Я кинулась в комнату моего мужа, чтобы уложить его в кровать. Затем побежала в кабинет, схватила золотые портсигары и портрет государя Николая II и дала все это горничной. В этот момент с лестницы раздался звонок. Я сама вышла навстречу.

– Кого вам надо?

– Гавриила Романова, – ответил один из солдат, предъявляя мне бумагу.

Когда я читала эту бумагу, у меня помутилось в глазах: это был ордер на обыск и арест Гавриила Романова, подписанный Урицким.

После того как они побывали в комнате мужа, они прошли в библиотеку и перерыли все книжные шкафы, откладывая в сторону все, что решили взять с собой. Взяли всю переписку мужа за 25 лет, затем прошли в кабинет и там вывернули все ящики. Набрали всего понемногу, конфисковали книги и целый ящик писем. Взяли также бинокль и сказали, что нам он не нужен, а “у большевиков громадная нужда”. Надо отдать справедливость, что во все время обыска они были вежливы. Я же не помню, как держалась на ногах.

Обыск по всей квартире длился два с половиной часа и не дал результатов. Затем они позвонили на Гороховую по телефону. К телефону подошел секретарь Урицкого.

– Товарищ, – сказал наш комиссар, – я говорю из квартиры Гавриила Романова, где произвели только что обыск и сделали выемку документов. Как быть с арестом Романова? Он болен и лежит в постели.

Ответа я не слышу.

Когда разговор кончился, комиссар вернулся в библиотеку и, когда все уселись за стоп, заявил:

– Сейчас я составлю протокол, и ваш муж должен его подписать. Возьму с него подписку в том, что по выздоровлении он немедленно обязан явиться на Гороховую, а пока мы его оставим дома.

Меня охватила волна счастья. Я никогда не забуду этого момента… Я с радостью согласилась на всякие подписки, и они начали составлять протокол. Как одну характерную черту “наших властей” отмечу: наш комиссар слово “подписка” писал “под писка”. Протокол был составлен в высшей степени безграмотно и заключал в себе следующее: “По ордеру номер такой-то в квартире Гавриила Романова был произведен обыск с выемкой документов. Конфискован бинокль”.

Затем они все направились к мужу и велели ему написать следующее: “Я, нижеподписавшийся Гавриил Романов, обязуюсь по выздоровлении явиться на Гороховую, 2, в Чрезвычайную комиссию”.

Когда они уходили, я спросила их, не собираются ли они вновь беспокоить нас, на что получила ответ:

– Не знаем, может быть, придется вернуться за вашим мужем.

На следующую ночь, около двух часов, раздались три отрывистых, сильных звонка. Вооруженные люди ворвались и бросились к черному ходу. Всюду были расставлены часовые, из-под мужа начали выдергивать простыни и подушки. Я пыталась объяснить, что у нас накануне уже был обыск и целый ящик документов был увезен. Офицер потребовал у дворника копию протокола. Солдаты и офицеры были в фуражках. Не могу забыть чувства глубокого возмущения, овладевшего мною, когда я увидела русского офицера в фуражке, развалившегося в кресле, с папироской во рту, под образами с горящими лампадами.

Возвратясь, дворник передал протокол офицеру. Тот начал его читать и в конце чтения расхохотался. Подозвал одного из своих солдат и начал вместе с ним издеваться над орфографией комиссара и словом “под писка”.

Вид офицера был так вызывающе груб и дерзок, что было жутко, но лицо его было очень знакомо: у нас с мужем мелькнула мысль – мы его видели в жандармской форме когда-то. Очевидно, это был жандармский офицер одной из пограничных станций.

Офицер, видимо, остался доволен протоколом и, прочтя его, подошел к мужу с подлой, насмешливой улыбкой:

– Раз вас не арестовали сегодня агенты Чрезвычайной комиссии, то и я вас не арестую, но вы мне должны дать подписку о том, что вы по выздоровлении немедленно явитесь к нам в комиссариат на Монетную улицу.

Муж тут же дал требуемую подписку, и вся ватага грубо, шумно ушла производить обыски и аресты в других квартирах. Пережить дважды в сутки такой кошмар было тяжело.

«Ночь прошла в волнении и без сна. Наутро я встала совершенно разбитая и больная. Долго думала: не поехать ли мне к Б., воспользовавшись разрешением посетить его в случае крайней нужды, о чем меня предупредила его сестра при отъезде на Украину? Я решила отправиться к Б., позвонив ему предварительно по телефону и просив его выслать мне пропуск.

Приехав на Гороховую, я спросила у вооруженного солдата, есть ли пропуск к Б. для Нестеровской (я всегда называлась там своей девичьей фамилией). Переспросив несколько раз, солдат долго рылся в пропусках и, наконец, выдал мне мой. Пока происходили поиски моего пропуска, мне пришлось пробыть довольно долго в этой отвратительной, грязной трущобе, с солдатами, среди которых находился старый священник, умоляющим голосом спрашивавший их, не знают ли они, где находится его сын, офицер? Но вот, наконец, среди солдат и пулеметов, по знакомой лестнице прошла я в бывшую столовую градоначальника. Б. принял меня очень скоро. В его кабинете находились: его помощник Иоселевич и большевистский градоначальник Шахов. Рассказав ему подробно обо всем, я просила защитить нас, так как мой муж больной человек и волнения тяжело отражаются на его здоровье.

– Ничего не могу для вас сделать, – сухо ответил Б. – я сам себя не могу защитить от подобных обысков. В любой момент могут прийти ко мне и сделать обыск. Разве вы можете гарантировать, – продолжал он, – что через час после обыска к вам кто-нибудь не принесет оружие и не спрячет его у вас?

Его сухой, холодный тон окончательно подорвал мои силы. Я не выдержала и расплакалась, за что мысленно стала бранить себя. Затем, взяв себя в руки, я спросила:

– Собираетесь ли вы арестовать моего мужа?

– Пока нет, – сухо ответил он, и я вышла.

По моей просьбе мне вернули ящик с письмами и документами, и мой муж очень был рад, получив их обратно. Дома мы сейчас же начали совещаться о дальнейших шагах. Нужно было во что бы то ни стало избежать ареста, а потому мы решили нанять комнату в клинике Герзони и переехать туда, как только эта страшная минута приблизится. На следующее утро я поехала в Герзони и предупредила, что время приезда еще не решено, но чтобы нас ждали каждый день.

Так прошло несколько дней, во время которых усиленно циркулировали слухи о приходе немцев.

В один из таких дней, встав из-за стола после завтрака, я подошла к окну и увидела у нашего подъезда автомобиль. Почему-то я сразу почувствовала, что это к нам, и бросилась к мужу в столовую, прося его немедленно раздеться и лечь в постель. Не успел он это сделать, как на лестнице раздались три резких звонка. Я бросилась сама открывать дверь. Вошли два солдата и штатский в костюме шофера.

– Романов дома? – был их вопрос.

– Дома. Он лежит больной, – ответила я. – Что вам угодно?

– Арестовать Гавриила Романова, – ответил мне один из вошедших и протянул бумагу – ордер на арест мужа, подписанный Урицким. В этот момент у меня все помутилось в глазах. Я до сих пор дрожу при этом воспоминании.